Исповедь
Юлия Савиновских, которая последние полтора года боролась за право вернуть изъятых у нее детей, уехала из России. Она и оставшиеся в ее семье трое детей попросили убежища в Испании. Органы опеки свердловской области отобрали у Савиновских и ее мужа двух опекаемых мальчиков, Костю и Диму, осенью 2017 года, после того, как она удалила себе грудь. В решении суда говорилось, что она является мужчиной — потому что вела блог от мужского имени, сделала операцию, а значит не может состоять в браке, так как в России однополые браки запрещены. Двое мальчиков, разлученных с родителями, все это время находятся в детском доме. Корреспондент The Insider отправилась в Каталонию и встретилась с Юлией Савиновских. Она рассказала о своей борьбе за детей, о том, каково это быть трансгендером в России и об угрозах, которые вынудили ее покинуть страну.
Меня зовут Френсис, я транссексуальный мужчина, возможно, небинарный, и, если честно, я не хочу вешать на себя новые ярлыки. Я все еще путаюсь в определениях, в местоимениях. Мне так долго и настойчиво вбивали в голову гомофобию, что даже сейчас, находясь в свободной стране под защитой, мне сложно избавиться от страха, который сопровождал меня последние полтора года. Перед отъездом из России мне казалось, что я стою на берегу реки и смотрю назад, на Димаса и Костю, которых оставляю на этой стороне.
О транссексуальности
Это не выбор, это не каприз, это долгий и трудный путь осознания и принятия. Нельзя сказать, что я осознал себя мужчиной в 20 лет и стремился перестать быть женщиной. То есть, я понимал, что со мной что-то не то, но что именно... Я всегда понимала, что я хороший человек, что я желаю добра своим детям. Хорошо, я не смогу совершить какой-то великий подвиг, вряд ли изобрету лекарство от рака, но я смогу кардинально изменить две жизни — жизни двух детей, забрав их из детдома. Это вступает в конфликт с моим самоопределением? Мне показалось, что нет, что я буду оставаться собой и при этом буду с ними. Мало ли у нас девушек, которые носят короткие стрижки или у которых по разным причинам отсутствует грудь... Простите, у нас даже с членами девушки есть, и живут они получше многих, его наличие не значит, что ты мужик, а не женщина. Ни в юности, ни сейчас у меня не было страха о чем-то сказать, я просто всю жизнь чувствовал несоответствие тому, что от меня ждали как от женщины. Я предпочитал не думать, отложить все и пойти по пути наименьшего сопротивления...
Недавно я сидел на приеме у мэра Жироны, и она меня спросила «Чем тебе помочь? У нас есть хорошие психологи, которые помогают трансгендерам». Я ответил, что из-за меня, из-за того, кто я есть, пострадали мои дети, разрушена моя семья, я чувствую по этому поводу огромную вину. И все люди, которые сидели передо мной — мэр, глава какого-то департамента, заведующего программами помощи беженцам — эти взрослые люди, признаться и раскрыться перед которыми было просто делом невообразимым, наперебой начинают меня успокаивать и говорить: «Ты ни в коем случае не должен ни за что себя винить».
Людей, которые вызывались мне помогать, я не вводил в заблуждение относительно того, кто я, приходили журналисты и я, конечно, смотря им в глаза признавал, что я транс, но просил не писать об этом, потому что от этого зависит судьба детей. И люди нормальные, сознательные меня понимали — кроме сотрудников желтых газетенок типа Ура.ру, трупоедов, которые, глядя в глаза мне говорили, как переживают за детей, а потом без моего согласия выкладывали информацию, слитую им опекой, которая не должна была, в принципе, уйти дальше кабинета психиатра. Те, кто знает меня хотя бы немного, я даже не говорю о настоящих друзьях, просто знакомые, приятели — все понимают, что шумиха вокруг трансгендерности, гомосексуальности — это все полный бред! Им все равно, и детям все равно, разве нет? Для ребенка родитель — бесполый человек. Это тот, кто дает ему поддержку, защиту и любовь. На самом деле, все упирается в тупую безграмотность, они думают, что мы, трансы, растлители, что мы извращенцы, что у меня день начинается с того, что я ребенку на вопрос, что на завтрак, отвечаю: «Подожди про овсянку, про транс-овсянку, лучше подумай о том, что ты можешь быть кем угодно! Если ты родился мальчиком, необязательно им быть». Они реально в суде это говорят — «Вы же испортите детям психику, с утра до вечера им будете говорить, что он не мальчик и не девочка». Хочется к ним обратиться — спроси себя: чего ты сам боишься?
Общество патриархально и гомофобно. И меньше всего на свете хочу, чтобы моим детям пришлось пройти через то, что сейчас происходит со мной. Но приму их всегда и любыми. Любой их выбор. Главная задача воспитания — это научить ребенка обходиться без вас. Я уверен, что вне зависимости от пола родители испытывают к ребенку одинаковые чувства. Проблема современного общества в том, что мужчин искусственно дистанцируют от процесса. Если он находится с женой рядом во время родов, во время кормления ребенка, встает к кроватке ночью, когда малыш заплакал, водит на улицу, если в семье все обязанности делятся между супругами и погружение у обоих полное, то родительские инстинкты работают одинаково. Нет никакого особого материнского инстинкта. Тот, кто изобретет способ вызывать полноценную лактацию у мужчин, будет большим молодцом. Мужчинам нужен выбор, а желающие — найдутся.
Димка после детдома два дня сидел, ел и спал. Потом залез на ручки и не слезал несколько месяцев
Все друг другу твердят — хотите что-то изменить, начните с себя. Сделайте мир вокруг немножечко лучше. О’кей, я не могла ходить на протесты, у меня были маленькие дети, не могла ничего сделать с этой властью, понимая, что это уже не моя страна, что не хочу ничего общего иметь ни с убийцами, ни с ворами, что здесь мои дни фактически сочтены, но зато я могу просто кого-то спасти. Я решил спасти сначала одного ребенка, потом понял, что есть силы еще на одного. Димка после детдома два дня сидел, ел и спал. Потом залез на ручки и не слезал несколько месяцев. Дико кричал ночью, если я пыталась его в кровать положить. Ласковый, как котёнок, обнимашка бесконечная. У меня связь с ним… очень глубокая. Это как вдыхать запах своего ребенка и не мочь оторваться и надышаться им. Он приходил утром ко мне и засыпал обратно или просто лежал рядом и смотрел, смотрел, мы могли друг другу в глаза смотреть не отрываясь... Костя — другой. Настороженный, но тоже постоянно ловящий взгляд. Поломанный, но готовый возрождаться, испуганный, но открытый. Больше бы брать не стал, во всяком случае, не таких маленьких. Были мысли помогать как-то социализироваться тем, кто только выходит из детского дома. Учиться заваривать чай хотя бы, жить не по-скотски, а по-человечески. Некоторые, я знаю, взрослых детей встречают из интернатов, помогают им начать нормально жить — не потратить сразу все деньги в первые же дни после выхода, не подсесть на наркоту. Что-то такое и я бы хотел делать.
Мои права нарушены — но в России права вообще всех нарушены: у нас детей с ДЦП выгоняют с детских площадок, инвалидов — из бассейнов... И нет какой-то категории, которая менее или более страдает — все мы в большой жопе. Не понравились больные раком — пошли собирать подписи на выселение, не понравился в классе ребенок с ДЦП — его гнобят — отсюда эти бесконечные суициды в России… девочка написала письмо Путину, ее маму вызвали на ковер, нахлобучили, она повесилась. В этом же городе в Смоленской области недавно повесился 16-летний мальчик. Власти не собираются делать жизнь людей хорошей, их задача — натравить людей друг на друга, чтобы они решали свои проблемы и грызлись между собой.
Люди, которые мне помогали, сказали: «Ваша прокуратура имеет крутую крышу в Москве»
В Москве есть люди, которые меня знают, они приехали посмотреть мне в глаза, увидели в них свет. Они занимают разные посты — и по своим каналам они пытались впрячься за меня в Москве, и у них не получилось. Они мне сказали: «Ваша прокуратура имеет крутую крышу в Москве». У меня забирают детей, подделывают документы, суд полностью на стороне истцов — сразу, и выполняет любой их каприз. Министр мне сказал, что мой случай не уникален. Что примерно за год до меня в Свердловской области у трансгендерной женщины отобрали и вернули в детдом уже усыновленного ребенка, и она не боролась, а промолчала. Я не молчу, чтобы этого не повторилось.
Об опеке и суде
Я вижу в моей истории параллели с той, что произошла в московской высотке, где женщина ходила и собирала подписи, чтобы выселить больного раком ребенка. Ей по телевизору сказали, что раковые больные опасны. Мало того, что несчастные больные дети всю свою маленькую жизнь вынуждены бороться с раком, со своими страхами и, блин, им еще не хватало противостоять этой подъездной бабушке, которая их выселяет. Так и эти люди, эти мордорские морлоки, которые влезли в мою семью и разрушили ее, посчитали, что жизнь ребенка рядом с транссексуалом повлечет за собой ужасные последствия. Хуже, чем в детском доме. Под этими людьми я подразумеваю работников органов опеки, которые плевать хотели на детей и «опеку» над ними, на самом деле. Одно дело — обыватель, а другое — сотрудник юридического отдела министерства социальной политики Свердловской области, которая приходит на заседание суда и заявляет: «Мы сейчас вам ребенка дадим, а вы потом с ним... ведь что трансгендер, что педофил — одно и то же». Это происходило уже после того, как детей у меня забрали, — на апелляции. Я не понимаю, или она не подготовилась, или у нее в принципе было такое задание — пороть хрень, унижать и оскорблять. Более того, человек, занимающий очень высокий пост, конкретно — уполномоченный по правам человека Свердловской области Татьяна Георгиевна Мерзлякова в присутствии свидетелей сказала мне, что все решения судов против меня были одобрены, спущены сверху. И принимали их прокурор Свердловской области господин Охлопков и министр социальной политики господин Злоказов.
Зачем им это было нужно? Во-первых, чтобы не создавать прецедента. Во-вторых, они действовали в общем тренде, ведь в России любое проявление индивидуальности, странности — это сразу расшатывание… Они рассуждают так: «Если мы позволим тебе жить, как ты хочешь, кто знает, какие еще фрики вылезут, и не устроят ли они здесь революцию?» Некоторые люди, занимающие высокие должности, говорили мне: если ты не будешь нигде размахивать полосатым флагом, если ты не будешь слово на букву Т произносить, мы поможем тебе вернуть детей. Отсюда недомолвки, потому что с одной стороны врать я не умею и не хочу, а с другой стороны — на чаше весов две маленькие жизни, никому, кроме нас, нахрен не нужные. Все были в курсе с самого начала — те, кто пытался помочь, были проинформированы о том, кто я, сразу и полностью — и Ройзман, и Мерзлякова, и Оксана Пушкина, которая в конце концов оказалась гомофобом, написала мне ответ «Юля, мне прислали ваши экспертизы». Ничего, что это мои личные документы? И что там такого? И что насчет законов? «Идите в суд, Юля».
Мне говорили: если ты не будешь размахивать полосатым флагом и слово на букву Т произносить, мы поможем тебе вернуть детей
Только представьте: к тебе домой приходят, ты открываешь дверь, и у тебя забирают детей! Я была в панике, я ненавидела и себя, и этих уродов! В такой ситуации совершенно невозможно выбрать правильную линию поведения. Когда мне сказали «Мы поможем вернуть детей», — а это была моя основная задача, я себе сказала: «Ну, ничего, ты же как-то до 40 дожил, ничего страшного, потерпи еще».
Мне ставят в вину, что я хотел вывезти детей за границу. На заседании у губернатора по моему вопросу в присутствии прокурора и министра кто-то предложил: «Давайте отдадим детей, девушке они явно нужны, давайте установим испытательный срок, обложим ее со всех сторон психологами, психиатрами, чтобы они смотрели, не станет ли детям хуже». Эти господа ответили отказом — «она увезет детей в Испанию». При том, что сами они в Испанию ездят регулярно, путешествуют по всей Европе, им Европа очень нравится. Министр регулярно свою семью вывозит в Европу, если понадобится, он будет там детей своих лечить и учить. А крепостным детей никуда увозить нельзя ни в коем случае!
Перед отъездом, в мае Злоказов заявил мне, что я сам виноват — вместо того, чтобы искать другие пути, побежал в суд и к журналистам. Виноват, что искал справедливости в суде, хотя юридически я не нарушил никакого закона, поставил двух детей на ноги и готов был дать им все, и готов до сих пор. Раньше или позже. У меня в конце концов дом остался в России.
В глазах тех, кто забрал у меня детей, я мужик и мой муж — мужик, поэтому мы не можем воспитывать детей. Теперь я собираюсь сделать свою жизнь максимально открытой — от заката и до рассвета, чтобы люди видели, что у меня копыта не отрастают, что я детей утром кормлю овсянкой, а не транс-овсянкой, и что у нас обед, а не гей-обед. Что я уважительно отношусь к детям, как любые другие родители, объясняю им, как устроен мир, отвечаю на вопросы о том, почему на море волны, а луна все время разной формы, о личных границах, о взаимоуважении, терпимости — языком, понятным ребенку. За слова «терпимость», «толерантность» ко мне обязательно прицепятся...
Мне начали поступать анонимочки, что губернатор вместе с министром ищут способ отнять моих биологических детей
Мне пришли на подпись документы из ЕСПЧ. Если суд вынесет решение в мою пользу, постановит вернуть мне моих детей, а Россия откажется его исполнять, я сделаю все, что от меня зависит, чтобы этим людям, которые разрушили мою семью, закрыть дорогу в Европу. Я знаю, что министерство социальной политики дает гранты фирмам однодневкам — большие деньги на проведение каких-то фиктивных форумов в поддержку молодежи, на создание каких-то сайтов, которых не существует. В общем, мне есть, что сказать.
Я уехал потому, что мне сказали: «Не заткнешься, мы тебя посадим», мне начали поступать анонимочки, что господин губернатор вместе с министром ищут способ отнять моих биологических детей. Если они это сделают, все, что мне остается – это просто брать в руки автомат. Если бы это реально со мной случилось, если бы на самом деле у меня отобрали остальных детей, я не знаю... Рядом все это время были юристы «Агоры», меня очень поддержал Ресурсный центр, хочу сказать им огромное спасибо. После неудачной апелляции, когда усыновленных детей уже отобрали, мой адвокат спросил, хочу ли я проходить это все еще раз — идти в суд за остальными детьми с риском снова ничего не добиться. Я не готова — чемодан, вокзал. Я не Навальный, я не борец с режимом. Меня осадили так сильно, что я поняла: я ничего не смогу, даже раскачать свою сестру, родителей, объяснить, что происходит, потому что они настолько зашоренные, мертвые люди. Моя мама любит нашего президента. Она сказала, что между мной, моими детьми и Путиным выбирает Путина.
О семье
Мой отец —жертва иллюзий и старый солдат. Мать меня рожать не хотела. Отец не отпустил ее на аборт, для него, как для мужика количество — знак качества, и ему нужен был сын. Отец закрывал ее дома, но у нее была подружка, акушерка в женской консультации, и по ее совету она пила глистогонные, всякие травяные отвары, чтобы вызвать выкидыш. Откуда я об этом знаю? Она сама об этом рассказывала на моих днях рождения. Накрывался стол, «это трогать ничего нельзя, это для гостей», на Новый год та же история. Меня дома никто иначе по имени даже не называл.
Меня били, сколько я себя помню, старшей сестре доставалось еще больше
Меня били, сколько я себя помню, старшей сестре доставалось еще больше. Традиционная же семья. Я не хочу об этом рассказывать, делать матери хуже, все ее знакомые и друзья уверены, что она идеальная мать и добрая фея… Я получилась такой, нормальной, вопреки, а не благодаря родителям. Я росла на книгах, у отца была огромная библиотека, он нас не трогал, приходил с работы и сразу же закрывался в своей комнате, а нас, меня и сестру, били сковородкой по голове, сапогами, всем, что под руку попадется.
Помню, как иду домой из школы зимой, на улице темно, вторая смена, около подъезда сидит крошечный котенок, еще 10 минут на улице, и он умрет. Беру, кладу его себе запазуху, а меня заставляют вынести его обратно на мороз, а потом бьют по лицу: «Руки опусти», — чтобы просто нельзя было защититься от ударов. Помню эти генеральные уборки: мать ничего не делает, а дети драят квартиру. Помню, мне 7 лет, и я в валенках на босу ногу с ковром, который нужно на улице выхлопать, сажусь в сугроб, поднимаю глаза к звездам и говорю: «Пожалуйста, забери меня отсюда». Я не общаюсь с ней. Я ушла из дома в 15, я в следующий раз ее услышала, когда мне было 23, на родильном кресле, когда я рожала Диану. Мать, которая сама выросла в детском доме, когда увидела моего Костяна, ребенка с ДЦП, говорит: «Ты зачем всякое говно подбираешь?» Она хотела только красивых и умных...
Мать, которая сама выросла в детском доме, когда увидела моего Костяна, ребенка с ДЦП, говорит: «Ты зачем всякое говно подбираешь?»
Мне повезло, что вселенная откликнулась на мой запрос, и тот человек, которого я хотела, которого я ждала, о котором просила, этот человек в моей жизни появился. Я его люблю безумно, мужика моего, а он любит меня. У нас все не так просто вышло, наша история непростая — ему ведь тоже с детства вдалбливали, что от онанизма волосы на руках растут. Я люблю своего мужа. Это единственный мужчина в моей жизни. Единственный и, надеюсь, последний, просто пока смерть не разлучит нас. Мне больше никого не надо. И я уверен полностью, на 100 процентов, что он думает и чувствует точно так же, полное доверие, полное уважение. Я не говорю, что у нас прямо жизнь — манная каша без комочков. Нужно иногда останавливаться и думать, и просто пинать себя. Любовь победит.