«Неважно, кто какой национальности, важно — кто агрессор». Исповедь бойцов «Русского добровольческого корпуса»

Дмитрий: «Воевать против российской армии — единственный способ борьбы с ненавистной властью»

Я живу в Украине с 2019 года, мой переезд был связан с уголовным преследованием. Мы с другом, грубо говоря, уходили от судебного приговора. На него было заведено две статьи, на меня — четыре, и две из них особо тяжкие: создание экстремистского сообщества <ст. 282 ч.1 УК РФ — The Insider> и участие в его деятельности <ст. 282 ч. 2 УК РФ — The Insider>. Мы понимали, что нас посадят — друга как ранее судимого, меня как экстремиста, поэтому решили бежать.

За четыре дня до приговора, 10 августа 2019 года, мы отправились в Москву, а уже оттуда окольными путями перешли границу с Украиной и осели в ближайших деревушках. Чтобы принять участие в боевых действиях на стороне Украины и отправиться в зону Операции объединенных сил, у нас было два варианта: присоединиться к Добровольческому украинскому корпусу (ДУК) или к Украинской добровольческой армии (УДА). Но к этому времени активная фаза боевых действий уже прошла, оформиться в ДУК или в УДА было сложно, поэтому мы устроились в одну из структур «азовского» движения и вплоть до 2022 года там и находились.

Мы заранее знали о нападении. Поэтому нас готовили — что делать и куда податься, мы представляли, и вопрос о том, воевать нам за Украину или нет, не стоял.

Для нас воевать против российской армии — единственный способ борьбы с ненавистной властью. Тут напрашивается аналогия с Раскольниковым: «Тварь ли я дрожащая или право имею?» У тебя есть определенные взгляды, их пытаются подавить, и ты либо становишься бесхребетным существом, либо сопротивляешься. Украинцы приняли нас как своих, и когда к ним в страну пришла беда, было только два варианта: поступить, как «тварь дрожащая», и бежать или встать вместе с ними на защиту их родины, которая стала для нас вторым домом. Для меня дом — это не то место, где я родился, жил и рос. Для меня это в первую очередь люди, с которыми меня многое связывает.

Мы пришли в Украину как беженцы и были приняты. Эти люди — мои друзья, они всегда относились ко мне с пониманием, называли «своим украинцем», даже несмотря на то, что сам я всегда называл себя русским. Все основатели «азовского» движения — выходцы из Харькова и Харьковской области, у них никогда не было проблем ни с русским языком, ни с русскими людьми в целом. Они часто ездили в Россию, дрались вместе с ребятами из ЦСКА. В «Азове» много людей из Луганской или Донецкой области — так же, как и парней из России. Поэтому тут нет такого: ты русский, вали отсюда.

В начале войны, после нескольких дней в роте ТРО «Азов Киев», мне приказали сидеть в штабе и никаких распоряжений не давали. Не выдавали даже оружия. Но это не было связано с российским гражданством, просто так сложилось. Поэтому я решил присоединиться к «Боцману» <Сергей Коротких — один из создателей полка «Азов» — The Insider>. Мне выдали АКМ и четыре магазина.

«Русский добровольческий корпус» изначально собирался как небольшая банда именно русских ребят. «Боцман» единственный смог договориться, и нам выдали ксивы теробороны, чтобы у нас не было проблем с российским гражданством: на «своей» территории «азовцы» знают, кто ты такой, а если попадешь на случайный блокпост с нервными украинцами, они могут начать вытворять ахинею. Ксивы значительно упростили наши передвижения, мы стали потихоньку собираться на выезды.

Сначала мы в составе такой русской «бандейки» поехали к 98-му батальону ТРО «Азов — Днепр», присоединились к одной из групп и начали с ними выступать на позиции два через два. Так продолжалось месяца три-четыре. Потом их сменил 111-й батальон, и в течение полутора месяцев мы работали уже с ними.

К настоящему моменту на передовой побывала бо́льшая часть ребят — все, кроме рекрутов. Я начал принимать участие в боевых действиях с марта. Мы поехали в Черниговскую область — у меня есть знакомый из Ивано-Франковской области, мы помогали ему искать сыновей, они на тот момент служили в 58-й бригаде.

Конечно, когда мы выезжаем на позиции, у нас налажена связь с командованием — никакой самодеятельности. На каждом участке фронта — свой командир. Когда приезжаем на местность, действуем в соответствии с планами украинских подразделений. Иногда выступаем вместе на позициях, иногда выполняем собственные задачи. К боям привыкаешь быстро, но слишком эмоциональным людям сюда лучше не лезть. У меня не было серьезных штурмовых операций, не приходилось убивать на расстоянии 10 метров, но был момент, когда мы кого-то разлупили достаточно близко, я просто прошел мимо — особых эмоций у меня это не вызвало.

У нас с другом была история: мы сидели в ожидании подкрепления, чтобы вместе пойти на выполнение задачи, и к нам прилетела мина. Я лежал на спине, мне прилетело в ногу, а друг сидел, и ему осколок залетел в шлем и пробил голову. Я сначала вообще не понял, что произошло, потому что почувствовал только небольшой укол. Потом повернул ногу и увидел, что у меня штанина на этом месте рваная, сообразил, что ранило. Крови не было, поэтому я стал доставать турникет, чтобы перевязать ногу, но тут возобновился обстрел. Друг начал вставать, но по инерции упал, и я увидел, что у него вся голова кровавая и правое плечо тоже уже кровью залито. А минометный обстрел продолжается. Смотрю: третьего нашего друга контузило — он был без наушников. Мы кое-как собрались и побежали. Потом доехали до госпиталя, где мне вкололи лидокаин, срезали кожу и зашили рану.

Сейчас у нас нет задач общевойскового боя. Раньше мы могли сидеть два через два, это было тяжелее, о сне даже речи не шло. Теперь наш «вектор действий», грубо говоря, в том, чтобы приехать, выполнить задачу и уехать.

Для тех, кто хочет попасть к нам, алгоритм довольно простой. Первое: выехать из России, составить анкету, направить ее в «Гражданский совет» и ждать ответа. К нам хочет попасть довольно много людей, поэтому есть очередь. Конечно, приоритет отдают людям, имеющим опыт службы в армии или участия в боевых действиях. А те, кто совершали какие-либо партизанские акции и этому есть подтверждение, едут к нам без очереди.

Макс: «Не хочу, чтобы убивали детей и женщин, поэтому я здесь»

Для меня никогда не стоял вопрос, на какой стороне воевать: агрессию России по отношению к Украине я видел, еще когда там жил, и давно понимал, что происходит. Не зря я еще много лет назад изменил свое имя и фамилию на американский манер — в качестве протеста. Не хотел иметь ничего общего с этим режимом.

В первые дни войны я жил в Италии и участвовал в манифестациях совместно с украинцами, помогал с гуманитарной помощью. И все это время искал возможность присоединиться к какому-либо военному движению и ждал момента, когда это станет возможным.

На одной из манифестаций у меня было выступление, я говорил речь в поддержку Украины — я никогда не скрывал своей позиции. После него ко мне подошел парень и сказал, что есть движение русских, которые воюют на территории Украины. Он мне дал ссылку на группу в телеграмме, и после этого у меня начался диалог с «Гражданским советом». Позже была назначена встреча с ними в Европе. После небольшой моральной и физической подготовки меня отправили в Украину.

У меня никогда не было проблем с украинцами: я жил в Европе около четырех лет и часто пересекался с ними. На войне то же самое: только положительные реакции, никакой дискриминации из-за паспорта. Были разные случаи на блокпостах, но все они решались простыми и добрыми разговорами. Я не встречал ни одного военнослужащего или гражданина Украины, кто бы отнесся ко мне негативно: все понимали, что я здесь человек новый и раньше участия в боевых действиях не принимал, говорили, что главное, что я не поддерживаю эту агрессию. Украинцы очень ценят, когда ты пытаешься им помочь.

Каждый день здесь абсолютно не похож на предыдущий. Один день я могу посвятить спорту или тренировкам, другой — учебе или домашним делам. Взаимодействий с военнослужащими Украины у меня было немного, но даже в такие редкие моменты все всегда оказывали друг другу поддержку и помогали. У меня однажды закончилась вода, я обратился к военному-украинцу, и он сразу же поделился. Украинцы — очень открытые люди, верящие в себя, в победу и в свою страну. Это порой сильно воодушевляет и поражает — то, насколько они сплочены между собой.

Ощущения при первом выезде на задание у меня были, наверное, такие же, как у всех, но самое яркое и запоминающееся — огромное чувство ответственности. За товарищей, за себя, за то, что делаешь. Оно остается со мной по сей день. Когда я в это ввязался, понимал, что это война, и осознавал, что страх будет меня преследовать. Я ставлю себя на место гражданских, которые пострадали от российских агрессоров, и понимаю, ради чего я здесь. Это понимание очень сильно отрезвляет. Дело не в том, какое гражданство у человека, на которого ты направляешь оружие. Неважно, кто какой национальности, все мы люди. Имеет значение только одно: это агрессор, и его нужно остановить. Для меня важно, чтобы пришедшие на эту землю понимали — им тут не место.

Я уже несколько месяцев не смотрю новости про гибель гражданских. Мне тяжело все это видеть, я не хочу, чтобы убивали детей и женщин, и поэтому я здесь. Со многими родственниками я прекратил общение, еще когда жил в России, а с друзьями разорвал контакты, уже когда началась война, поэтому в кругу моего общения только лучшие друзья из Украины и товарищи, которые находятся со мной здесь. Я выбрал свой путь и нисколько о своем решении не жалею. Я уверен в своей позиции и понимаю, что не у всех она такая же, как у меня.

Когда я жил в России, я видел, что там всё делается для «верхушки», а не для народа. Путин воспитал целое поколение своих «клонов». Страшно становится от осознания, что один человек может сделать такое с целой страной.

Я верю в победу Украины, в украинскую нацию, потому что знаю, что это за люди, не понаслышке. Я видел, как украинцы работают за границей, как они помогают своим родным и близким, которые живут здесь. И именно из-за того, что я видел, я могу сказать, что украинцы — сильный народ, и мне бы очень хотелось после окончания войны остаться здесь и участвовать в восстановлении страны и всего, что разрушил «русский мир».

Владислав: «Удивляет, что в отличие от российской армии все бойцы здесь имеют голос»

Я решил воевать на стороне Украины, потому что я — нормальный. Мне кажется естественным сочувствовать тем, на кого напали, и выступать против агрессора. Любой здравомыслящий человек должен быть сегодня на стороне Украины.

В начале войны мы организовали антивоенное движение с земляками в Якутии. Уже тогда я понимал, что для достижения независимости нужна вооруженная сила. Цель моего приезда в Украину — создание подразделения из якутян. Я все еще в составе «Русского добровольческого корпуса», но пытаюсь создать свой батальон, отдельный. На данный момент стоит вопрос о создании такого подразделения из всех «нерусских», потому что им просто некуда податься. Есть татарский батальон, чеченский, русский, а для остальных — якутов, калмыков, кавказцев и других народностей России — такого нет.

В Якутии, помимо антивоенного движения, я состоял в нескольких организациях, которые, скажем так, боролись за распад России, и через людей из этих сообществ вышел на «Гражданский совет». Он оказался единственной организацией, которая может набирать и отправлять добровольцев в Украину — раньше с этим были большие сложности. Так я оказался в РДК. Я думаю, благодаря этой возможности тысячи людей обретут спокойствие в душе, потому что сидеть и смотреть, как твои сограждане убивают ни в чем не повинных граждан соседней страны, — тяжкое испытание.

Со стороны украинцев отношение к нам достаточно теплое. Я пока встречаю только дружеские объятия и восхищение нашей смелостью. РДК в первую очередь смотрит на мотивацию. Можно сказать, что в первую волну вошли наиболее мотивированные ребята. Некоторые прошли через две-три границы, чтобы попасть сюда. Бросили уют, дом и семью, потому что знали, что нужны здесь.

Я был офицером ВС РФ, и у меня есть возможность сравнить российскую и украинскую подготовку. Каждый из нас прошел здесь курс медпомощи на уровне инструктора: ты можешь спасти раненого и быть уверенным, что спасут тебя. В российской армии такое тоже есть, но если сравнивать — небо и земля. Здесь всё-таки людей любят, и никто не хочет, чтобы кто-то умирал, как пушечное мясо. Тут нет приказов «любой ценой».

День проходит, как в обычной армии: подъем, зарядка, завтрак, учебные занятия и выезд на полигон. Обычно все тренируются отдельно в зависимости от специальности, например, гонщики, снайперы или пулеметчики готовятся в разных местах.

Сейчас мы проходим углубленный курс подготовки, потому что война идет высокотехнологичная, нам требуется осваивать сложную технику, а не просто взять автомат и идти в бой. В основной массе инструкторы — люди с приличным образованием, хорошей мотивацией, у всех стоит задача натренировать нас так, чтобы мы нанесли максимальный урон противнику.

Меня как человека военного очень удивляет, что все бойцы здесь имеют голос. Практически все участвуют в принятии решений, в российской армии такого нет: начальство сверху спускает приказ, и все, дело личного состава — только умереть. Тут система работает по-другому. РДК — отдельное воинское подразделение, которое подчиняется Министерству обороны Украины, поэтому «отсебятины» никакой нет: командование ставит перед нами задачи так же, как делает это для украинской армии.

Поскольку я служил в ВС РФ, то прекрасно знал, что война будет. Россия готовилась к ней, просто никто не мог сказать, когда и где она начнется. Вся эта истерия с военной формой на Девятое мая, строевые занятия в детских садах и школах и поголовная милитаризация рано или поздно должна была чем-то закончиться. Я очень надеюсь, что эта война приведет к распаду «Российской империи», и мой народ обретет свободу.

Я не просто верю в победу Украины, я знаю, что так и будет. Это дело не веры, а сроков. Сейчас война пошла «на истощение», Россия идет по тому же пути, что и Германия в свое время. Слишком много совпадений, чтобы это было случайностью.