А так можно было? Как силовое решение карабахского конфликта скажется на Молдове, Грузии и Украине

Нагорный Карабах: Россия впервые не у дел

Как бы российская пропаганда ни упражнялась в язвительном остроумии, конфликт в Нагорном Карабахе решился вопреки долгосрочным интересам и без прямого участия Кремля, оказавшегося в позиции пассивного и бессильного наблюдателя, что, безусловно, подрывает позиции России во всём регионе и за его пределами. Многое указывает на прецедентный характер произошедшего:

• Впервые «материнское» постсоветское государство восстанавливает утраченную в результате войны территориальную целостность силовым путем (если не считать долгого и болезненного процесса «замирения» и встраивания Чечни в состав РФ).
• Впервые не Россия, а другая региональная держава сыграла ключевую роль в разрешении конфликта, доставшегося в наследство от СССР, — Турция много лет помогала Азербайджану в противостоянии с Арменией.
• Впервые открыто и без видимого сопротивления со стороны Москвы нарушены договоренности, касающиеся роли России в зоне конфликта, в частности свободы передвижения по Лачинскому коридору, за которую отвечали российские миротворцы.
• Впервые конфликт разрешается односторонней капитуляцией условно сепаратистских сил, роспуском их государственных институтов и исходом подавляющего большинства населения — при молчаливом согласии России и мирового сообщества.
• Наконец, впервые не на словах, а на деле на территории бывшего СССР подтверждено главенство принципа нерушимости советских административных границ, превратившихся в границы между независимыми странами, перед правом этнического меньшинства на самоопределение.

В контексте уже неоспоримой тенденции к ослаблению военного, политического и экономического влияния России, которая увязла в войне против Украины, случившееся в Карабахе неизбежно изменит архитектуру безопасности на Кавказе и, вероятно, скажется на других территориальных спорах с российским участием — в Приднестровье, Абхазии и Южной Осетии, а также на Крымском полуострове.

Приднестровье: между кипрской и карабахской моделью

Приднестровская Молдавская Республика (ПМР), на первый взгляд, очень напоминает Нагорный Карабах. Это образование возникло по итогам вооруженного конфликта в период распада СССР, там живет не так много людей, территория полностью зависит от внешней поддержки со стороны государства-покровителя — России — и фактически находится под его военным протекторатом.

В ПМР, как и в Нагорном Карабахе, располагается российский миротворческий контингент, и точно так же, как в карабахском случае, никто, в том числе и Россия, не признает независимость Приднестровья. Как и Карабах, Приднестровье сравнительно легко можно отрезать от внешнего мира совместными усилиями Молдовы и Украины. Как Азербайджан опирался при планировании операции по подчинению Нагорного Карабаха на поддержку внешних игроков, в частности Турции, ровно так же Молдова теоретически может рассчитывать на помощь Украины и стран НАТО.

Правда, дальше начинаются различия. Молдова, в отличие от Азербайджана, не обладает сколько-нибудь серьезным силовым ресурсом или средствами для долгосрочной программы развития Вооруженных сил и декларирует исключительно мирный путь реинтеграции отколовшегося региона. Самое главное, что ПМР имеет тесные экономические связи с Молдовой и ЕС, а свыше 70% населения Приднестровья получили молдавский паспорт.

Виктор Чобану, молдавский политолог:

«Я не стал бы проводить параллель с недавними событиями в Карабахе, тем более — использовать это в качестве модели. Хотя такое искушение существует, особенно с ура-патриотических позиций, но при всей схожести замороженных конфликтов на территории бывшего СССР — в смысле создания сепаратистских анклавов имперским центром для сохранения рычагов влияния и дестабилизации в бывших советских республиках — схожесть на этом заканчивается.

Силового решения конфликта не будет, и это постоянная официальная позиция Кишинёва. Даже когда украинское руководство предлагало “взять Приднестровье за три дня”, при условии, что Молдова об этом попросит Украину, такой просьбы не последовало, и официальная позиция Кишинёва не изменилась.

Молдова будет решать Приднестровский конфликт исключительно мирным путем. И произойдет это после завершения войны — победы Украины и вывода российских войск с территории Приднестровья. При этом Молдова может стать членом ЕС к 2030 году даже при условии не разрешенного окончательно конфликта. О таком варианте говорил верховный представитель ЕС по иностранным делам и политике безопасности Жозеп Боррель.

Таким образом, если Республика Молдова не вступит в ЕС как уже реинтегрированная страна, власти Кишинёва вместе с международными партнерами продолжат искать пути решения приднестровского конфликта даже после присоединения к ЕС. Если уж и говорить в терминах аналогий и моделей, то у нас будет применяться скорее кипрская, но никак не карабахская модель».

Алексей Тулбуре, директор Института устной истории Молдовы, бывший чрезвычайный и полномочный посол, постоянный представитель Молдовы в ООН:

«Я не выводил бы какой-то прямой или явной зависимости между событиями в Нагорном Карабахе и Приднестровьем. Однако тут есть один общий знаменатель — это позиция Российской Федерации. Очевидно, что разрешение таким образом, каким оно произошло в Нагорном Карабахе, является следствием метаморфоз, происходящих с Россией, ее ослабления, невыполнения ею обязательств в качестве гаранта и посредника в этом конфликте.

Да, приднестровский конфликт сегодня в наиболее благоприятной точке для разрешения. Были даже предложения Киева для форсированного решения проблемы с использованием давления Киева и Кишинёва на Тирасполь. Проблема в том, что после разрешения конфликта территорию надо интегрировать, а это полмиллиона населения, которые жили в совершенно другой реальности. Надо привести законы и нормы в соответствие с таковыми на правом берегу Днепра. Этих ресурсов нет у Молдовы, но они есть на Западе, и разрешение приднестровского конфликта необходимо координировать в том числе с западными партнерами, которые будут активно участвовать в этом.

Окончательное разрешение конфликта произойдет тогда, когда максимально ослабнет Российская Федерация. Я не говорю про поражение в войне, потому что она затягивается, но ослабление России будет происходить до невозможности влиять на происходящее в регионе. Сейчас Россия осуществляет очень слабое воздействие и не может поддерживать Приднестровье так, как это происходило на протяжении последних 30 лет. Кроме того, между Россией и Приднестровьем есть Украина как буфер. Для Приднестровья это препятствие для взаимодействия с Кремлем.

В 2024 году заканчивается договор между Украиной и Россией о транзите газа по трансбалканскому газопроводу, то есть по той трубе, по которой газ поступает из России в Европу, в том числе в Приднестровье. Если это соглашение заканчивается и не подписывается новое, то надо полагать, что газ по этому газопроводу поступать больше не будет. Он перестанет поступать и в Приднестровье, которое существовало 30 лет за счет вот этого бесплатного газа из России. На этом держалась и экономика региона, и его бюджет. Если газ больше поступать не будет, то экономически Приднестровье будет несостоятельным и региону ничего не останется, как искать другие пути выживания, а это реинтеграция в Молдову.

Сегодня регион уже работает по экспортным таможенным бумагам Молдовы, а главная продукция — это металл, цемент и электроэнергия, и всё это продается на Запад через Молдову. Так что всё идет к разрешению конфликта, оно будет мирным и политическим, хотя в контексте войны есть много вариантов. Кишинёв придерживается позиции, что всё это должно разрешиться во взаимодействии с Тирасполем, без радикальных мер, которые могли бы иметь место. Два года — это максимум, и конфликт разрешится в силу того, что главное препятствие к разрешению, Россия, потеряет влияние в регионе».

Василий Шова, региональный эксперт в урегулировании конфликтов, бывший советник президента Республики Молдова по реинтеграции:

«Сравнивать конфликт в Нагорном Карабахе и конфликт в Молдове с точки зрения противоречий между Кишинёвом и Тирасполем не совсем корректно. У нас была в начале небольшая фаза вооруженного конфликта, но стороны быстро перешли к процессу мирного урегулирования. Начиная с 1993 года этот процесс длится, и у нас не было ни одной реальной ситуации дестабилизации обстановки с точки зрения ее возможного перехода к какому-то силовому сценарию, в отличие от того, что происходило в Нагорном Карабахе.

Самое важное — это корни конфликта. У нас на начальном этапе переговоров по политическому урегулированию конфликта было подписано совместное заявление с участием всех партнеров о том, что между Кишинёвом и Тирасполем не существует исторических, политических, этнических, религиозных и иных проблем, которые могли бы препятствовать нахождению мирного решения конфликта. Насколько я понимаю, в Карабахе присутствует и национальный момент, и исторический, и религиозный.

С 1993 года мы решаем проблемы исключительно мирным путем. Десятки тысяч людей с обоих берегов Днестра пересекают этот самый берег каждый день — работают, общаются, смешанные семьи, дети учатся. Конфликт у нас, в общем-то, странный. Почему до сих пор нет решения спустя два десятка лет? Потому что остались противоречия в сфере политического статуса и экономические интересы».

Абхазия и Южная Осетия: «Грузия ни в коем случае не должна осуществлять военную агрессию»

Отпавшие от Грузии регионы отличаются от Нагорного Карабаха тем, что признаны в качестве независимых страной-патроном — Россией, а также еще несколькими странами (Никарагуа, Венесуэла, Науру и Сирия). Причем нынешний статус и положение Абхазии и Южной Осетии сформировались по итогам войны между Грузией и Россией в 2008 году, а не процессов, протекавших в начале 1990-х на развалинах СССР.

Тем не менее, стремительное падение Карабаха вызвало немалый отклик как в Грузии, так и в Абхазии и Южной Осетии. Бывший грузинский президент Михаил Саакашвили написал, что карабахский пример открывает «уникальные возможности», а действующий премьер-министр Ираклий Гарибашвили с трибуны ООН обратился к «абхазским и осетинским братьям и сестрам» с призывом к объединению.

В ответ в Абхазии заговорили о возможном присоединении к союзному государству России и Беларуси, а в Южной Осетии — о перспективах более тесной интеграции с РФ. При этом не исключено, что руку к стратегии Тбилиси в отношении бывших автономий приложит Турция — страны в последнее время дружат всё теснее.

Паата Закареишвили, бывший госминистр Грузии по вопросам примирения и гражданского равноправия:

«То, что происходит и в Азербайджане с 2020 года и в Украине, показывает общий комплекс проблем. Советский Союз наконец-то рушится в Украине, и на этом фоне Россия явно уже не может выполнять те функции, которые она выполняла в СССР и в СНГ. Все постсоветские страны видят это.

Для Грузии нет идеи “вернуть Абхазию и Южную Осетию” на уровне правительства. В политическом контексте никто этот вопрос не обсуждает, даже самые радикальные партии. У нас есть одна партия, которая имеет 2–3% поддержки, “Европейская Грузия”, но даже они прямо не говорят об этом, хотя и допускают. Кроме них никто даже близко не подходит к этой идее, потому что она токсичная и непопулярная в обществе. Грузия прошла несколько войн, и для граждан Грузии абсолютно неприемлемы любые варианты вооруженных столкновений.

Если Грузия пойдет по пути сближения с ЕС, у этих народов на территории бывшей Абхазской и Юго-Осетинской автономной области есть два варианта.

Первый вариант — Россия любой ценой добивается своих целей в Украине и пытается сохранить Абхазию и Южную Осетию и тем самым привязать к себе Грузию, которая сейчас пророссийская. И в итоге Россия может аннексировать эти регионы, однако для Абхазии это неприемлемо, и они борются против этого. Насколько у них хватит времени и ресурсов — это другой вопрос. А вот Южная Осетия борется как раз за то, чтобы стать частью России.

Другой вариант — это стать частью Грузии, но исключительно мирным способом, через ценности ЕС и НАТО, сохраняя безопасность народов, укрепляя их идентичность и ценность, создавая административные политические гарантии их самоуправления».

Торнике Шарашенидзе, грузинский политолог, руководитель Школы международных отношений Грузинского института общественных дел (GIPA):

«Основное отличие для нас в том, что в Нагорном Карабахе не стояли российские войска. Тем более, что три года назад Азербайджан уже выиграл основную фазу войны, осталось только довести дело до конца.

Да нас в этом смысле ничего не изменится. В Абхазии и Южной Осетии находятся российские войска, как известно. Россия выходить оттуда пока не собирается. Грузия точно вторгаться не станет. Всем это понятно, включая тех, кто говорил, что Грузия воспользуется моментом и тем, что Россия занята Украиной, и нападет. Этого не произойдет, потому что Грузия нацелена решить свои территориальные вопросы мирным путем. Так что даже если бы Грузия решилась напасть, чтобы вернуть свои законные территории, то она наткнулась бы на российских военных. Но никто не пойдет на самоубийство. Стоит подготовиться к тому, чтобы мирным путем решить вопрос территориальной целостности, когда такая возможность подвернется.

Я уверен, что даже если там не будет в какой-то момент российских военных, то Грузия попытается решить всё в любом случае мирно. В свое время даже Саакашвили озвучил это в ООН после войны 2008 года. Официально это является позицией Грузии, с тех пор ничего не поменялось, никто не отменял это заявление Саакашвили. Тем более, что нынешние власти Грузии проводят более мягкую политику в отношении оккупированных территорий.

В Тбилиси, конечно, вырабатывают разные планы по реинтеграции. Всё это есть на бумаге, надо только осуществить, но кое-чего не хватает. Нам надо, чтобы живущие там наши граждане в Сухуме и Цхинвале захотели вернуться обратно. Пока это непросто сделать, но нужно в этом направлении работать. Конечно, сроки в том числе зависят от событий в Украине. Мы все надеемся, что в один прекрасный день Россия станет государством, которое будет мягко общаться с соседями и уважать их».

Крым и Севастополь: «Населению территории надо предложить что-то лучшее, чем повстанцы и сепаратисты»

С аннексированными Россией Крымом и Севастополем всё несколько сложнее, чем с «ЛДНР» и прилегающими «новыми территориями». Оба субъекта де-факто не существовали в качестве сепаратистских образований. За счет быстрой и почти бескровной интеграции в состав России в 2014 году здесь не сформировались собственные силовые структуры и откровенно мафиозная хозяйственная система донбасского типа. Оба региона получили гигантские средства из российского бюджета, а большинство населения лояльно к Москве.

Силовое противостояние обошло Крымский полуостров стороной в 2014 году, но по ходу текущей войны ВСУ постепенно реализуют стратегию, которую можно охарактеризовать как попытку изолировать и взять регион под огневой контроль дальними средствами поражения <подробнее — в большом материале The Insider>. Если это удастся, то Крым и Севастополь окажутся в положении Нагорного Карабаха периода блокады, за которым последовала капитуляция.

Тамила Ташева, заместитель постпреда президента Украины в Автономной Республике Крым:

«Ключевое для нас — это перекрыть цепи поставок из РФ в оккупированный Крым. Легитимной военной целью являются военные объекты на территории Крыма, российский флот в Севастополе и незаконный „керченский мост“, который является фактически главной артерией, которая соединяет Крым и территорию РФ и, соответственно, любые действия по отношению к этому мосту влияют на боевые действия России на южном направлении. Не секрет, что поставки замедлились, есть проблемы с живой силой, которая перемещалась там, в том числе трудности с эвакуацией раненых и так далее.

Отдельно стоит отметить настроения населения Крыма. Население видит, что происходит в последний год — первые прилеты по военным объектам, конкретно по Новофёдоровке в августе прошлого года, потом в октябре — по незаконному „керченскому мосту“. Всё это не может не влиять на людей, которые живут в Крыму. Они это видят и уже четко понимают и говорят, что это никакая не „СВО“, это война, мы живем в войне. Задают вопросы местному так называемому оккупационному „руководству“. По нашим источникам нам известно, что основная эмоция, которая сейчас присуща людям в Крыму, — это страх, но не страх того, что Украина обстреливает, а страх что-то сказать. Страх был всегда, начиная с 2014 года, а сейчас они боятся вообще что-либо говорить и открыто выражать свое мнение.

Второй тезис, который мы увидели в этом закрытом исследовании, которое анализировало отношение пророссийского и проукраинского населения, что даже пророссийские граждане говорят „мы думали, что Крым с Россией навсегда, но это не так, и понимаем, что Украина будет освобождать Крым“. И ещё один важный тезис, который мы услышали абсолютно во всех интервью, — это то, что незаконный „керченский мост“, который соединяет Крым и РФ, фактически является чуть ли не единственным символом присутствия России реально в Крыму, ну кроме флота, конечно, и это единственное, что Россия в принципе построила, это символ России. Если этого моста не будет, а, скорее всего, конкретные действия со стороны ВСУ в этом направлении будут продолжаться, это будет означать такой идеологический провал той политики, которую проводит РФ.

Мы готовим политику реинтеграционных решений по отношению к Крыму. И мы продолжаем настаивать, что всех граждан, которые проживали до 2014 года или родились в Крыму, мы не будем преследовать по факту проживания на оккупированной территории, мы готовим шаги для восстановления украинской власти в Крыму, и уже некоторые наработки в этом плане есть. Поэтому мы готовимся, конечно, к совершению военных операций, но нам нужно больше поддержки со стороны наших международных партнеров».

Алексей Мельник, политолог Украинского центра экономических и политических исследований имени Александра Разумкова:

«Я немного издалека начну. Вот, посмотрим на Приднестровье — это сухопутный остров, то есть анклав, который с одной стороны окружен Украиной, а с другой — Молдовой. На чём держалась эта независимость? Не без участия обоих соседей там процветали и контрабанда, и торговля энергоносителями, долг за которые пытались повесить на бюджет Молдовы. Если Украина и Молдова поставят перед собой цель, то через короткое время ничего Приднестровью не останется, кроме как объявить о прекращении своего существования, как Нагорному Карабаху, или более мягкий вариант с сохранением лица и подобием автономии.

Крым — это что-то подобное, но в большем масштабе. Если Крымский мост — и без того уязвимый — будет разрушен, то останутся паромы. Два миллиона населения не обеспечишь быстрой переправой. Крым дотационным был и при Украине на 75%, а при России — на 90%. Та же власть Аксёнова сколько продержится? Можно предложить им хороший вариант с сохранением лица, чтобы не было голодных бунтов.

Существует британская доктрина контрпартизанской борьбы (Counter-Insurgency Doctrine). У них большой опыт борьбы с повстанцами и сепаратистами. Один из основных столпов, на котором стоит эта стратегия, — это то, что власть должна предложить населению территории что-то лучшее, чем повстанцы и сепаратисты. После какого-то силового или военно-силового этапа должно быть предложение чего-то лучшего, чем альтернатива оставаться непризнанной и самопровозглашенной территорией.

Всегда есть необходимые элементы в успешном урегулировании конфликта. Один из них — устранение внешних дестабилизирующих сил (а в данной ситуации это тот, кто заинтересован в поддержании замороженных конфликтов или их активизации). И второй — новая власть должна предложить населению что-то лучшее, чем то, что было».