Дроны вместо снарядов, уязвимость кораблей и танков, пределы мобилизации. 10 уроков по итогам двух лет войны в Украине

Похороны блицкрига

Война в Украине показала, что массированные прорывы танковых и механизированных частей, которые в 30-е годы прошлого века с легкой руки прессы получили название «блицкриг», похоже, отошли в прошлое. Тактика и стратегия сокрушения противника стальной лавиной, бьющей в самое слабое место фронта, доминировала в западных и советских (а затем и в постсоветских) методичках, а также проявляла себя на полях сражений в Израиле, Ираке и Грузии.

Харьковское контрнаступление ВСУ, казалось, сошло со страниц учебников истории; даже названия населенных пунктов — Барвенково, Балаклея, Изюм — те же самые, что в 1942 году, когда немцы рассекли советские боевые порядки под Харьковом в ходе операции «Фредерикус». Однако этот блистательный успех против российских сил, истощенных наступлением на Донбассе, оказался скорее исключением, а не правилом: за следующие полтора года ни ВСУ, ни ВС РФ не удалось прорвать оборону противника и выйти на «оперативный простор». Сотни сожженных танков и ББМ под Угледаром, Работино и Авдеевкой ознаменовали возвращение позиционного тупика, который был взломан в прошлом веке сначала появлением на полях сражений бронетехники, а затем — разработкой стратегии ее применения для стремительного наступления.

Несмотря на многочисленные комментарии, списывающие неудачи на неумелых «генералов-мясников» (как своих, так и вражеских), многие аналитики и участники событий (например, бывший главнокомандующий ВСУ Валерий Залужный) считают, что причина, как и в Первую мировую войну, не столько в командовании, сколько в развитии военных технологий.

В Первую мировую крест на наступлениях поставили пулеметы и многозарядные винтовки. Сегодня на поле боя доминирует сочетание высокоточного оружия (корректируемых снарядов, ракет и БПЛА), средств разведки (спутников, разведывательных дронов и просто помощи местных жителей со смартфонами), связи (в том числе космической). Командиры всех уровней, вплоть до ротного, видят обстановку в реальном времени и отдают моментальные приказы на огневое поражение. «Туман войны», о котором говорил еще немецкий военный теоретик XIX века Карл Клаузевиц, фактически полностью рассеялся, что признает и бывший начальник Генштаба ВС РФ Юрий Балуевский в своей статье об уроках «СВО».

В такой ситуации невозможно скрытно сосредоточить в преддверии наступления не то что дивизию, корпус и армию, но даже батальонную тактическую группу По району сосредоточения сразу же будет нанесен удар.

Поэтому обе стороны после горького опыта неудачных танково-механизированных прорывов переходят к тактике штурмовых действий малыми группами при поддержке всего нескольких единиц бронетехники. Это, в свою очередь, неизбежно сводит боевые действия к позиционной битве на истощение, из которой, по словам Залужного, невозможно вырваться без нового технологического прорыва.

Оружейный голод

Возвращение продолжительной конвенциональной войны после эпохи антитеррористических операций и локальных конфликтов показало неготовность современных армий к боевым действиям такого рода. С окончанием холодной войны производство всех основных вооружений — от танков и ББМ до самолетов, ракет и боеприпасов — неуклонно сокращалось.

Более того, на слом пошли и производственные мощности, для которых простаивать оказалось слишком дорого. На Западе (и в меньшей степени в постсоветских странах) стали распродавать и просто утилизировать запасы военной техники, хранение которой также требует немало средств. Достаточно привести только один пример: в 1987 году в СССР было произведено более 3 тысяч танков, а в 2021 году в России, по одной из оценок, планировались поставить в войска всего 240 танков, причем только 70 из них приходилось на производство новых Т-90М, остальные представляли собой модернизированные Т-72 и Т-80.

В результате задачи затяжной войны оказались непосильными для ВПК России, Украины и ее западных партнеров. Обе воюющие армии в разное время неоднократно охватывал «снарядный голод», который для Украины решается в том числе поиском боеприпасов по всему миру, а для России — поставками из Ирана и КНДР. В ВСУ поступают танки Leopard 1 предыдущего поколения, а в ВС РФ — безнадежно устаревшие Т-54/55 и другая антикварная техника. Запасы на советских базах хранения бронетехники должны истощиться в течение двух–трех лет. Боеприпасы для беспилотников обе стороны часто вынуждены изготавливать кустарным способом.

Сейчас в США, Европе, России и Украине старательно работают над расширением возможностей собственных оборонных предприятий, организуя круглосуточную работу на имеющихся мощностях и вводя в строй новые.

Многомиллионные армии остались в прошлом веке

Масштабы российско-украинской войны, где с обеих сторон задействованы сотни тысяч военнослужащих, превосходят большинство конфликтов последних десятилетий. Однако они не идут ни в какое сравнение с количеством участников мировых войн, хотя нынешнее противостояние несет не менее экзистенциальный характер.

По утверждению Владимира Путина, в настоящее на территории Украины воюет 600 тысяч россиян. Для сравнения, численность Красной армии к 22 июня 1941 года составляла более 5 млн человек, а после начала войны и объявления мобилизации это число удвоилось. В рядах советских войск за все годы войны воевали до 7 млн украинцев, тогда как сейчас в Украине разворачиваются бурные дебаты вокруг дополнительной мобилизации еще 500 тысяч человек. Такая ситуация, создающая в обеих странах противоречия между участниками войны и значительной частью населения, не имеющей никакого отношения к боевым действиям, обусловлена несколькими факторами.

Во-первых, уже упомянутые ограничения производства военной техники (нарастить которое до масштабов мировых войн просто невозможно в силу высокотехнологичности современных вооружений) означают, что армии в несколько миллионов человек просто нечем вооружить.

Во-вторых — проблемы с мобилизацией, возникшие, вероятно, в силу возросшей «текучести» населения по сравнению с прошлым веком и неприятия такого резкого вмешательства государства в частную жизнь.

В-третьих, обе страны (как и все развитые страны мира) за время со Второй мировой успели пройти демографический переход, сокращение числа детей в семьях обернулось старением населения, которое усугубляется малочисленностью «поколения 90-х».

Эти факторы справедливы для множества стран в современном мире, а это означает, что в случае полномасштабного конфликта ни одна из них больше не поставит под ружье миллионы человек. С одной стороны, это снижает число потерь, с другой — не позволяет концентрировать войска в достаточной мере, чтобы обеспечить прорыв фронта на большую глубину, а это в сочетании с упомянутыми выше технологиями обуславливает позиционный характер боевых действий.

Дроны потеснили артиллерию

C самого начала полномасштабной российско-украинской войны очень много говорилось о важности «войны дронов», которые используются обеими сторонами на поле боя и в тылу противника в беспрецедентных количествах. Однако с распространением FPV-дронов оказалось, что беспилотники могут быть не только вспомогательным средством огневого поражения, но и основным, по крайней мере частично заменяя артиллерию в условиях нехватки боеприпасов.

В ВСУ еще до начала многомесячного «снарядного голода», связанного с задержкой американской помощи, начали отражать российские атаки при помощи практически исключительно дронов-камикадзе. Помимо заявленного плана производства миллиона дронов (с которым обещали помочь и партнеры), в Украине перестраивают доктрину и организационную структуру ВСУ под применение БПЛА: создаются Силы беспилотных систем как отдельный род войск — наравне, например, с танковыми войсками и ПВО, в украинских бригадах массово появляются роты ударных беспилотных авиационных комплексов (РУБпАК).

Фактически мы стали свидетелями грандиозного эксперимента по замене снарядов дронами в невиданных масштабах — и судя по тому, что ВСУ в условиях недостатка боеприпасов и личного состава продолжают удерживать фронт, он, похоже, приносит свои плоды.

Существует и альтернативный, более скептический взгляд на развитие ударных беспилотников. Например, эксперт Центра новой американской безопасности Стейси Петтиджон, признавая важность разведывательных и ударных беспилотников, отмечает, что дроны-камикадзе в руках пехоты в основном выполняют только тактическую роль, и добавляет, что их применение не способно заменить полноценный артиллерийский огонь и тем более авиаудары. Похожее мнение высказывают и украинские военные, опрошенные Kyiv Independent.

Пьедестал под танком пошатнулся

Распространение дронов и других средств разведки и высокоточного огневого поражения в очередной раз заставило многих усомниться в эффективности танков. Танки неоднократно хоронили, начиная с 1919 года, в частности, после появления противотанковых пушек и ПТРК, однако на сей раз относительная малочисленность и дороговизна современных боевых машин заставляет некоторых наблюдателей задуматься о целесообразности их применения на поле боя в современном виде, когда они рискуют быть по крайней мере выведены из строя беспилотником стоимостью зачастую в тысячу раз меньше самого танка.

Российский военный эксперт Виктор Мураховский видит выход в том числе в применении «новых типов активной защиты» (очевидно, для борьбы с дронами, а не только с РПГ и ПТРК). Однако он также признает, что роль танка на современном поле боя уменьшилась: машины, предназначенные для массированного поражения противника прямой наводкой, все чаще используются для стрельбы с закрытых позиций (то есть как эрзац-артиллерия) или для поддержки штурмующей пехоты в количестве одной или нескольких единиц. При этом его тезис о необходимости возвращения к тактике крупных танковых групп кажется спорным, учитывая, что наступление колоннами бронетехники силами до батальона (30 единиц) довольно часто заканчивается плачевно для атакующих.

В то же время эксперт Института изучения внешней политики Роб Ли замечает, что танк (и его экипаж) обладает большей выживаемостью на поле боя, чем БМП или БТР, не говоря уже о пехоте, а также что зачастую беспилотникам не удается успешно поразить с первого раза даже неподвижный танк, а противодроновые «козырьки» выступают дешевым и относительно эффективным способом защиты.

Очевидно, что дебаты о ценности, необходимой модернизации и тактике применения танков будут вестись еще очень долго, но сами подобные разговоры свидетельствуют о том, что эпоха безраздельного царствования танков на поле боя может подходить к концу.

Морской убой

Подобно танкам, крупные надводные корабли стали еще одним видом вооружений, чье доминирование на море оказалось поставлено под сомнение. Поводом стали большие потери Военно-морского флота РФ в Черном море от ударов украинских крылатых ракет и стремительно развивающихся морских беспилотников, также называемых безэкипажными катерами (БЭК).

В результате по истечении двух лет войны российский флот оказался практически не способен выполнять основные задачи в этом конфликте, а именно — десантные операции, поддержку сухопутных войск в прибрежных районах, поддержание морской блокады и удары по территории Украины дальнобойными ракетами. Несмотря на номинальное подавляющее преимущество по тоннажу судов (от украинского надводного флота осталось разве что несколько патрульных катеров), российские корабли перемещаются в Черном море как минимум с опаской в силу постоянной угрозы со стороны БЭК.

В защиту надводного флота высказывается российский военный обозреватель и видный «флотофил» Илья Крамник. В ответ на надежды пророссийских каналов, что развитие морских беспилотников приведет к краху господства США на море, он отмечает, что надводный флот, как и танки, хоронили неоднократно — после появления торпед, подводных лодок и противокорабельных ракет. В то же время, пишет Крамник, в ответ на каждую из этих угроз возникали средства защиты и оказывалось, что только крупные корабли способны обеспечить выполнение задач в изменившихся условиях.

Эксперт предполагает, что возможным ответом на распространение БЭК станет возвращение «конструктивной защиты», то есть бронирования кораблей, а также установка новых комплексов вооружений. Однако такие решения представляются актуальными скорее для новых поколений флота, а пока что угроза морских беспилотников остается актуальной, и по крайней мере российский ВМФ не может найти на нее адекватный ответ.

ПВО нейтрализует авиацию

Практически все крупные успешные наступательные операции с середины XX века обеспечивались превосходством наступающей стороны в воздухе. Средства ПВО оказывались бессильны перед массированными налетами бомбардировщиков и штурмовиков, атаковавших логистические узлы, командные пункты, колонны на марше и зачастую исполнявшие роль «летающей артиллерии», обрабатывая передний край и опорные пункты противника. Кроме того, важное значение приобрели стратегические бомбардировки, наносившие значительный ущерб военной промышленности противника и его критической инфраструктуре (например, энергетическим системам).

С развитием зенитных управляемых ракет и появлением снарядов с радиовзрывателями, которым не нужно было попадать прямо в цель, а достаточно было взорваться вблизи от нее, осыпав градом осколков, задачи авиации стали сложнее. Стали разрабатываться схемы подавления и уничтожения ПВО противника (SEAD/DEAD), специальные боеприпасы (противорадарные ракеты) и средства разведки (самолеты дальнего радиолокационного обнаружения и спутники-радары). В результате по крайней мере США и НАТО удавалось более или менее нейтрализовать ПВО противника в Ираке и Югославии — однако ни одна из этих стран, несмотря на значительное количество зенитных средств, не обладала стратегическими комплексами уровня С-300/400 или Patriot.

Во время Второй Карабахской войны неспособность армянской ПВО противостоять новым угрозам вроде тяжелых ударных дронов и барражирующих боеприпасов вновь посеяла сомнения в эффективности «морально устаревших» ЗРК. Однако российско-украинская война показала, что, несмотря на значительные потери, нанесенные ПВО с обеих сторон, ни российской, ни украинской авиации не удалось добиться хотя бы ограниченного господства в воздухе, которое позволило бы наносить прицельные бомбовые удары на поле боя и в ближнем тылу.

Две системы, которые выросли из советской ПВО, готовившейся к войне с превосходящим в воздухе противником, до сих пор успешно закрывают большую часть воздушного пространства: российская — благодаря многолетней модернизации ЗРК, украинская — за счет поставок западных систем и модификации советских комплексов для применения западных же ракет.

Роль боевой авиации свелась к запуску различных боеприпасов на удалении от зоны поражения ПВО противника — от неуправляемых реактивных снарядов до ракет «Кинжал», которые, впрочем, также не оказались неуязвимыми для современных ЗРК. Применение сколько-нибудь точных дальнобойных боеприпасов воздушного базирования ограничено их стоимостью и скоростью производства, хотя в последнее время россияне пытаются решить этот вопрос, массово используя относительно недорогие модули УМПК — например, в битве за Авдеевку.

Однако умелое применение дефицитных ЗРК Patriot и скорые поставки истребителей F-16 с дальнобойными ракетами «воздух — воздух» могут по крайней мере частично нейтрализовать истребители-бомбардировщики Су-34, запускающие авиабомбы с УМПК с расстояния не более 60 км и сохранить преимущество ПВО (в том числе летающей) в сражении за воздух.

«Мангалы» и «зубы дракона» работают

Мало что вызывало столько насмешек у наблюдателей за российско-украинской войной, как установка на танки и другую бронетехнику решетчатых козырьков (также прозванных «мангалами»), первоначально предназначенных для защиты от прилета ПТРК Javelin в крышу башни, а затем — установка «зубов дракона», создание противотанковых рвов и минных заграждений россиянами зимой 2022–2023 годов на так называемой линии Суровикина. Все эти средства защиты выглядели низкотехнологично и даже в чем-то комично, а линии обороны считались устаревшими еще в прошлом веке.

Однако в 2023 году выяснилось, что и те, и другие решения себя оправдывают. Стало появляться все больше кадров, как «мангалы» и противодроновые «шалаши» для артиллерии ВСУ выдерживают попадание беспилотников-камикадзе и барражирующих боеприпасов. Вскоре подобные конструкции стали появляться и на украинской бронетехнике (1, 2).

Более того, незадолго до начала наземной операции в секторе Газа козырьки заметили на танках Merkava Армии обороны Израиля. Похоже, что подобные конструкции будут использоваться по крайней мере до тех пор, пока не будут найдены надежные технологические решения для борьбы с дронами, вроде средств РЭБ или комплексов активной защиты для сбития их в полете.

Статические оборонительные линии также показали себя достаточно эффективно, внеся серьезный вклад в отражение украинского наступления. У ВСУ не было достаточно техники для разминирования и разграждения — более того, любой подобный барьер задерживал продвижение наступающих, делая бронетанковые колонны достаточно легкой целью для артиллерии, ПТРК и FPV-дронов. По наблюдению украинских военнослужащих, россияне испытывали ту же проблему во время битвы за Авдеевку .

Когда российские войска начали собственное наступление, строительством долговременных оборонительных сооружений озаботились и в Украине. Под это выделяются отдельные средства из бюджета страны, которые идут в том числе на установку тех самых «зубов дракона».

Более того, подобную линию начнут строить и в странах Балтии для защиты от возможного нападения со стороны России. Очевидно, что подобные линии усложняют и без того трудную задачу возвращения к маневренной войне, и как ее решать в условиях, когда авиация не способна подавить огневые средства противника на всю глубину обороны, пока до конца не ясно.

Логистика не успевает за тактикой

Тактика применения крупных механизированных соединений в советской военной доктрине полагалась на крупные логистические подразделения — роты и батальоны (а в ВС РФ — и бригады) материально-технического обеспечения, которые осуществляли централизованное снабжение при помощи грузовых автомобилей.

Однако в ходе полномасштабной российско-украинской войны эта логистическая структура претерпела сразу несколько ударов. Сперва РСЗО HIMARS устроили охоту на крупные российские склады боеприпасов, вынудив отодвинуть их от линии фронта. Затем переход к тактике малых групп как в наступлении, так и в обороне, а также разбивка артиллерийских батарей на отдельные орудия сделали доставку грузов КамАЗами, «Уралами» и КрАЗами слишком накладной. Наконец, распространение малых беспилотников позволило (в первую очередь ВСУ) наносить удары по прифронтовым логистическим маршрутам, обеспечивая в определенной степени изоляцию поля боя.

В этих условиях резко возрос спрос на небольшие и относительно менее заметные логистические средства — внедорожники, микроавтобусы УАЗ «буханка» и даже тележки с электроприводами и гужевой транспорт. Ни украинским, ни российским властям не удалось закрыть эту потребность (даже несмотря на поставки ВСУ американских HMMWV и закупки для ВС РФ китайских вездеходов Desertcross), поскольку до войны малый автомобильный транспорт использовался в обеих армиях чаще всего разведывательными подразделениями и командованием. В результате военные с обеих сторон вынуждены покупать, заправлять и ремонтировать транспортные средства за свой счет или просить помощи у волонтеров.

Несмотря на расхожую фразу, что «любители говорят о тактике, профессионалы — о логистике», такие изменения могут остаться незамеченными за более красочными прорывами в области применения БПЛА и других технологий поля боя. Поскольку, в отличие от «артиллерийской», «беспилотной» и других коалиций западных партнеров для обеспечения ВСУ, об «автомобильной» коалиции пока ничего не слышно, можно усомниться, что этот урок российско-украинской войны был усвоен в странах Запада (а тем более в третьих странах, не имеющих прямого отношения к конфликту).

Российские же военные органы, несмотря на совершённые закупки, вряд ли могут в полной мере оценить масштаб проблемы, поскольку большинство приобретаемых автомобилей не попадают на баланс воинских частей, а значит, не ведется и полноценный учет их износа, расхода ГСМ и запчастей, а также масштабов потерь подобной техники.

Призрачность «красных линий»

На протяжении всей полномасштабной фазы российско-украинского конфликта власти РФ постоянно проводили «красные линии» перед западными партнерами Украины, в частности, требуя не расширять поставки вооружений и не санкционировать их применение по территории, которую Кремль считает российской. Угрозы сопровождались такими действиями, как размещение тактического ядерного оружия в Беларуси или выход из договора о сокращении стратегических наступательных вооружений.

Хотя каких-либо масштабных изменений позиционирования и готовности российских ядерных сил замечено не было, подобная дипломатия возымела свой эффект: передачу западной бронетехники, дальнобойных ракет и авиации удалось отсрочить на многие месяцы или даже годы (некоторые поставки, например, немецких крылатых ракет Taurus, заморожены до сих пор). Своевременная передача этих вооружений могла бы внести важный, если не решающий, вклад в операции, состоявшиеся за это время.

Тем не менее практика показала, что опасения относительно российских ответных действий оказались беспочвенными, а политика «управления эскалацией» — бесполезной. Ни одни из поставок прямо не привели к агрессивным действиям в отношении НАТО или наращиванию атак на мирное население Украины, которое и так страдало с первых дней войны. «Красные линии» раз за разом нарушались без каких-либо последствий и превратились в мем в Z-среде.

Одним из наиболее характерных примеров стало обещание Шойгу ударить по «центрам принятия решений» в случае применения по Крыму ракет западного производства. С тех пор по оккупированному полуострову неоднократно наносились удары ракетами Storm Shadow/SCALP, однако обещанный ответ так и не последовал.

В западной теории международных отношений в качестве критерия успеха политики сдерживания выделяют убедительность (credibility). Это означает, что субъект, против которого направлено сдерживание (как ядерное, так и конвенциональное), должен быть уверен, что если он поведет себя не так, как того хочет сдерживающая сторона, то угроза, лежащая в основе сдерживания, будет претворена в жизнь.

Если же после нежелательных действий угрозы так и остаются угрозами, то становится понятно, что они на самом деле блеф, что и показала российская политика «красных линий». Этот урок вряд ли можно назвать новым, однако он в который раз подтверждает, что политика сдерживания должна быть подкреплена конкретными действиями, чтобы убедить противоборствующую сторону, что угроза существует не только на словах.